в том, что этот способ передвижения трудный, а вот много не унесешь с собой. По пути в горных лесах и тундрах им собраны интересные растения. На привале он раскладывал их между листами нарезанной бумаги, которой порядочно тащил с собой из Упсалы в мешке из дубленой кожи, вместе с рубашкой, двумя парами манжет, париком с косичкой и двумя ночными колпаками. Там же хранились чернильница, ящичек для перьев, микроскоп, маленький телескоп, несколько книг и некоторые мелочи. Да еще кинжал на боку, да маленькое охотничье ружье, да все более и более распухающий гербарий!
Даже молодой, здоровый швед, «с детства восхищающийся природой», полагал, что такой груз более чем достаточен для одного человека.
Выехал он из Упсалы 12 мая 1732 года верхом на лошади и направился по восточным провинциям вдоль Ботнического залива на север. Путь его лежал по «скогу», так называют шведы причудливую путаницу скал с покрывающими их деревьями и другими растениями.
«Ског» тянулся до самой Лапландии; было очень трудно пробираться, правильнее сказать — продираться, через него; дорожка, протоптанная пасущимся скотом, часто прерывалась, и путнику приходилось прокладывать ее самому в густой чаще.
И чем дальше на север, тем пустынней становилась страна, — какой-то необъятный хаос из скал и леса. Повсюду обломки скал, камни, покрытые мхом, а над ними ели, сосны, местами березы и ольха.
Швеция, как и большая часть стран Европы, была когда-то морским дном, но освободилась от моря позже их. В других странах скалы давно разрушились и обратились в землю, которую люди обрабатывали.
Не то в Швеции! Взору путника всюду представляются гранитные, порфировые и гнейсовые громады, обросшие мхами, папоротниками, мелкими кустарниками и травами. Линнеус только при помощи ножа ухитрялся отделять образцы растений от векового ковра.
Начиная с Ангерманланда, он шел пешком: бездорожье и денег мало. Из-за этого нельзя собрать все растения, которые, он знал отлично, представляют большой интерес. Что же, приходится больше записывать и рисовать.
Временами, особенно к вечеру, когда, усталый, он подыскивал укромное местечко для ночлега, фантастические формы скал пугали его. При отблеске костра они выступали из мрака еще более причудливыми, чем казались днем. На память приходили сказания и легенды, когда-то услышанные в детстве, о таинственных существах, населяющих леса и воды. От болота поднимался густой туман, а может быть, это лесные духи собираются в хоровод. Эльфы кружатся в воздухе… Ночью из воды выйдут ундины и затеют пляски. Они будут сидеть на больших камнях, выжимая длинные косы, украшенные цветами…
Скоро Иванов день. Ночь под этот день волшебная; все потайные силы природы знают его и празднуют. Люди покинут жилища и всюду на холмах зажгут огни, будут плясать вокруг костров и вести хороводы. Потом начнут соревнование в прыжках через огонь. Комнаты убирают зеленью и цветами, усыпают пол можжевельником и еловыми ветками…
Конечно, Карл давно простился со сказками, но здесь, вдали от жилья, в полном одиночестве мысли бегут подчас как-то сами по себе.
Вот там впереди, немного левее, торчит обломок сосны — сколько их гниет на скалах, — но до чего же он похож на маленького чура, волшебное существо из шведских сказок. На нем черная широкополая шляпа, длинный сюртук, серые панталоны.
— Чуры водятся в каждом доме, они приносят счастье, а иногда уходят далеко-далеко в лес. Бывают разные чуры: добрые и злые… Моя бабушка говорила, что наш чур носит деревянные башмачки и стучит ими — тук-тук! Ты не видел чура?
— Кто это говорит? А, маленький Ансельм! Пойдем ко мне в садик, я покажу тебе незабудки! Они получше твоего чура. В чуров грех верить; мой отец говорит, это остатки язычества…
Да он же заснул! Костер погас, надо скорее развести его снова, что не так просто, если все сучья мокрые. Впрочем, стоит ли разводить его: ночь на исходе, уже светло, и где-то близко ферма. Он узнает это по ровному гудению самопрялки, доносящемуся откуда-то из чащи. В полной тишине леса, где только прошлогодние иглы слегка похрустывают под ногами, отчетливо слышен шум самопрялки или ткацкого станка.
Линнеус собрал свое немудреное имущество и зашагал по направлению звука, не боясь, что хозяева еще спят. На фермах встают до рассвета, и тотчас каждый принимается за свое дело.
Скудная почва и длинная зима этих мест приучила крестьянина к трудолюбию. Заботливый земледелец летом, он превращается зимой в ремесленника на все руки. Плотник, каменщик, сапожник, при надобности кузнец и токарь, он постоянно в работе и заботе.
Деятельная практичная жена ему под стать: она трудится по дому, на кухне, управляется со скотом. Долгими зимними вечерами налаживает ткацкий станок и ткет отличные скатерти, покрывала, полотенца, половики. Из-под ее рук выходят чудесные вышивки, кружева. Она шьет своей семье всю необходимую одежду. А как крахмалит юбки себе и дочерям, как плоит белоснежные чепцы к воскресной обедне! Они стоят, словно железные, на их гладко причесанных белокурых волосах. И ко всему этому порядку она приучает дочек чуть не с колыбели.
Линнеус знал и любил все эти привычки и обычаи, знакомые ему по родному Стенброхульту. Он любил зайти в крестьянский дом, купить что-нибудь съестное, поговорить о посевах, об урожаях, выкурить трубку с хозяином, расспросить дорогу.
По целым дням он довольствовался одним ржаным или овсяным «шнакебрёдом» — твердой, как камень, толстой лепешкой, величиной с тарелку, с дырочкой посередине и нарезами, чтобы легче было отломить кусок. По дешевой цене Линнеус покупал «шнакебрёды» на фермах, мимо которых проходил.
Они появлялись порой совершенно неожиданно где-нибудь в «скоге», чаще всего на берегу озера или речки, расцветая среди темной зелени красным цветком с белой бахромой. Шведы любят красить стены своих деревянных домов в красный цвет, а рамы широких окон — в белый. Дощатые крыши их, покрытые березовой корой, а потом дерном, зарастают мхом и травами, превращаясь в своеобразный висячий сад.
Иногда на крыше паслась коза или резвились ребятишки. Увидев чужого, они прекращали забавы и долго смотрели ему вслед.
